Доцент Мурманского института сравнил мурманских браконьеров с камчатскими

Результаты своих исследований ученый обсудил с журналисткой Александрой Ретунской.

ИА «Кам 24» публикует фрагменты интервью Василия Воронова медиапроекту Most. Полностью выпуск можно посмотреть на сайте информационного агентства NORD-NEWS.RU.

- Является ли браконьерство только российским явлением или незаконный промысел присущ всем странам?

- Насколько я понимаю, в сферу научного исследования проблема вошла не на российском опыте. Более обсуждаемо в мировой повестке браконьерство в Африке.

- Что заставляет людей нарушать? Азарт, своя философия?

- Сложный вопрос. На опыте исследований, всплеск был в 90-е годы, по социально-экономическим причинам. Система обеспечения в девяностые и отчасти в нулевые годы сколлапсировала, а надо было как-то выживать. Один респондент из Ловозера [село в Мурманской области] рассказывал, что рыбу ловили просто чтобы жить. Он описывал, как делали тушенку из рыбы.

На Камчатке были примерно те же причины. Может, еще яркие впечатления и заработок. Представитель администрации описывает: условно, едет молодая девушка в джинсах на мотоцикле. В реке выбирает самку, вытаскивает багром, разделывает, икру потом где-то продает. А девушка — студентка МГУ. Сама с Камчатки, приехала на каникулы заработать на жизнь и на какие-то покупки.

- Может, у нее инстинкт охотника?

Охота, рыбная ловля, собирательство — это же древнейшие практики, можно сказать, что они в структуре нашего коллективного бессознательного. Они выражают какое-то первичное отношение к природе. Условно говоря, первый, инстинктивный шаг — это дышать, пить, есть. Второй шаг — собирать грибы, хворост, охотиться. Это естественное занятие, а правовое регулирование — дело уже надстроечное, вторичное, и здесь возможны разные столкновения.

Интересно, что некоторые люди, у кого мы брали интервью, себя от браконьеров отделяют. Могу привести цитату одного человека: «Я для себя как браконьера от рыбака отличаю? Браконьер продает, а рыбак ловит, угощает, ест».

Ну и конечно, азарт, это некая естественность.

Протест тоже есть. Один интервьюируемый описывал советское время, когда ставились сети на реке, и называл это государственным браконьерством. Хотя он сам тогда не ловил: для него нелегальная рыбалка началась в 90-е годы. В 80-е он ходил в море на рыбацком судне. Тем не менее, он с возмущением вспоминает «государственное браконьерство» и говорит: «Почему государству можно семгу ловить, а обычному человеку нельзя?».

- Я обратила внимание, что если в новостях сообщают, что тех или иных браконьеров арестовали, то это, как правило, обеспеченные люди, которые приезжали на крабовое сафари на хороших машинах с хорошими прицепами. И попадались они из-за того, что в социальных сетях размещали фотографии, хвастались уловом. То есть, ловили не ради выживания.

- Крабы — это отдельная тема, я ее не особо исследовал, мы изучали рыбное браконьерство. Но в Мурманске это есть, а на Камчатке я реже с таким сталкивался. Это представление себя в качестве добытчика, некий момент самоутверждения. Человек проявляет свою жизненную силу — витальность, и ему эту силу надо показать.

Кому-то хватает самого факта, что он поймал. Он — добытчик, он это утвердил. А кому-то нужен второй шаг — эту витальность представить в соцсетях: «Смотрите, что я могу». На Камчатке этого меньше. Там браконьерство — в большей степени, либо средство заработка, либо средство выживания. С одной стороны, там оно более массовое, потому что там больше красной рыбы. С другой стороны, репрезентации в социальных сетях в Мурманской области больше.

- Это больше к мужчинам относится?

- Не только к мужчинам, у женщин это тоже есть. Женщин-рыбаков меньше, но они есть, и в этом тоже есть момент самопрезентирования.

- Можно что-то сказать об уровне образования браконьеров?

- Сложно сказать. В социологии хорошо сочитать качественный и количественный анализ в одной проблеме. Опросом можно несколько сотен человек охватить, но понятно, что глубинное интервью я больше десяти за каких-нибудь две недели не возьму. И то, мне должны люди идти на встречу, потому что это тема сложная.

Если речь идет о поселках, то проблема в том, что нет социальной альтернативы. Например, на Камчатке была советская модель, как в поселке Октябрьском, где я чаще всего бывал. Был рыбколхоз, был рыбзавод. Он работал девять месяцев в году. Колхоз добывал, рыбзавод перерабатывал.

Сейчас дикий капитализм, дотаций нет, электроэнергия дорогая, соответственно, глубокую переработку делать невыгодно. Местные знают свои права, цены на продукты высокие, им нужна хорошая зарплата. Проще дешевую рабочую силу завезти из Бурятии, из других регионов с низким уровнем зарплат. Они путину отработают и уедут, а рассчитываться с ними можно по-разному.

Что делать местным? Естественно, идет уход в браконьерство, как в основное занятие. Уровень образования иногда там не такой высокий. Проблема алкоголизма, закладывается мелкоуголовный тип отношений. Все это один комплекс проблем.

- Вы не изучали отношение общества к браконьерам?

- По-разному к ним относятся. На Камчатке даже есть слово «бракуша». Я здесь такого не слышал. У нас «браконьеры», «брокеры», там — «бракуши», так уменьшительно-ласкательно.

На Камчатке все дорого. Даже рыба, кроме горбуши или кеты, которые бывают по социальной цене. На икру вот социальных программ нет. А у браконьеров можно купить дешевле. И когда, например, кто-то заснял [незаконную ловлю] и пишет в соцсетях: «Чо за беспредел», комментарии бывают разные. Люди пишут: «А что ты там снимаешь, они и нас в том числе кормят».

- А кто заказывал исследование браконьерства? Это государству интересно, очередной пакет законов готовится, или это просто научный интерес к социальному явлению?

- По-разному. Я работал на Дальнем Востоке как приглашенный исследователь. Моя коллега из Санкт-Петербурга сотрудничала на коммерческой основе с дальневосточными рыболовными компаниями. Им нужен был аналитик неформального вылова для сертификации на американском рынке.

- Это не значит, что ваше исследование ляжет в основу репрессивных распоряжений?

- Нет, мы и цели такой не ставим. Это же социальная проблема. Нельзя ее решить одними запретами, нужна альтернатива. А какая? На Камчатке, как и у нас, это туризм, либо люди в официальный лов идут. Может быть, для местных надо ослабить ограничения, чтобы они могли ловить. Пусть не столько, сколько сейчас ловят, но все-таки.

- Какой вывод из вашей работы? Что это не искоренимо?

- С одной стороны да, ловля рыбы — это такое полуестественное явление. Когда ограничивают, это уже что-то вторичное. Чтобы отказаться, надо проникнуться этим правосознанием, сродниться с ним. Все равно будут отступления. Естественно, что правовая норма всех нюансов не учтет. Нельзя учесть все особенности речек и озер.

С другой стороны, можно пытаться создать альтернативы, чтобы браконьерство не было единственным способом социально-экономического благосостояния. Давать развивать туризм, давать возможность официального лова.

Например, человек живет на реке, привык ловить рыбу. Не хочет он уезжать в город или туристов возить. Давайте ему разрешим ловить. Не можем разрешить семгу — давайте разрешим ловить треску. Невыгодно — давайте сделаем выгодно.

И третье: если вводятся жесткие ограничения, то нужно увеличивать штат тех, кто контролирует. Потому что сейчас штрафы повышают, а штат инспекторов оптимизируют — их не хватает.